В День скорби мы публикуем рассказанные оленегорцами истории о начале Великой Отечественной войны. Наши рассказчики сами пережили 22 июня 1941-го года или знают о первых днях войны от близких.
– Михаил Михайлович:
Война застала нашу семью в поселке Малая Лопатка. Мне было 2,5 года. Поселок почти сразу стали бомбить, и нас эвакуировали. Пока нас везли на пароходе в Мурманск, прилетели самолеты и начали сбрасывать бомбы. Родители говорили, что это было очень страшно.
Мама потом рассказывала, что вскоре после начала бомбежки над морем поднялся густой туман. А отец, помню, объяснял, что это был никакой не туман, а соседние корабли пустили дымовую завесу, чтобы в нас не попали. Так мы смогли спастись.
Но испытания только начинались: нам предстояло собирать крошки, голодать, работать до изнеможения. Я хорошо запомнил то время. Удивительно – могу забыть, что было пять лет назад, но даже мелкие детали 75-летней давности помню прекрасно.
Владимир Григорьевич:
– Мой отец был офицером. Когда нас застала война, он проходил учения в районе Западной Украины, а мы с мамой и сестрой жили в Белоруссии. Мне тогда не было и трех лет, а сестре едва исполнился месяц. Мама рассказывала, что во время бомбежек я рвал пшеницу и клал колосья себе на голову. Наверно, чтобы немец не заметил меня сверху.
Тогда очень сложно было эвакуироваться, армия-то не успевала отступать. А мама как-то сумела нас вывезти. Помню эту картину: военный городок, бегут военные, все с винтовками… А потом бесконечная дорога на поезде. Мама признавалась потом, что в дороге ее посещала мысль оставить маленькую сестру на одной из станций, чтобы хотя бы одного ребенка спасти. Но не решилась, в итоге нам повезло – мы спаслись.
Мы добрались до Куйбышева (Самары), но тяжелые времена только начинались.
Помню, как у меня от голода пропало зрение – это называется куриной слепотой. Еще помню, как однажды в детском садике во время бомбежки обрушился потолок, и обломками завалило мальчика на соседней койке, на расстоянии вытянутой руки.
Война закончилась, в жизни потом было много событий. Мы много учились, со всей страстью работали, строили мир. Но те годы всегда оставались со мной.
Тамара Деомидовна:
– Мои родители – поморы. Жили они на берегу Белого моря в небольшой деревне Стрельно. Когда началась война, мужчины уже разъехались по тоням рыбачить, в деревне остались только женщины с детьми. Когда в деревне узнали, что началась война и объявлена всеобщая мобилизация, председатель колхоза отправил лодку и оповещать рыбаков, чтобы возвращались домой и готовились к войне.
В день мобилизации специальное судно из Умбы шло вдоль берега и собирало мужчин из каждой деревни. Женщины громко плакали, провожая мужей. Над всем берегом стоял стон. Одна женщина в нашей деревне особенно рыдала и убивалась, до ночи оставалась с малыми детьми на берегу, все смотрела в море и рыдала – как чувствовала беду. В первом же бою ее муж погиб. Пятеро детей остались сиротами.
Жены за мужей поехали на тони и стали выполнять тяжелую мужскую работу рыбака. Ставили невода, ловили рыбу, надрываясь с тяжелыми сетями. Вся выловленная рыба отправлялась на фронт. Растили детей, а семьи были большие, по пять-десять человек.
А первый бой поморов был такой. Их привезли в Мурманск, выдали обмундирование, паек, ружье с несколькими патронами и пешим маршем отправили на передовую, в сопки близ Западной Лицы. С марша они вступили в схватку: изнуренные дорогой, многие «необстрелянные» безусые ребята. По приказу командира рванулись они в бой с немецкими егерями. Схватка была неравной, много поморов тогда погибло. Тяжелое ранение от разорвавшейся мины в том бою получил мой папа Стрелков Деомид Павлович. Раненого без памяти подобрали его санитары. Чудом остался жить. Осколки от мины удалили, но один осколок был очень близко к сердцу, и не было возможности его извлечь. Так папа и прожил всю свою жизнь с осколком от мины в груди.
Выздоровел – и опять на фронт, второе ранение. Были перебиты пальцы на правой руке. Тогда папу отправили в госпиталь в Ленинград. В поезде папа попросил, чтоб написали письмо маме, что он жив. Листочек с письмом выбросил в окно поезда в Кандалакше, раненых из вагонов не выпускали. Неизвестные люди подобрали это письмо и отправили, так мама в далеком поморском селе узнала, что папа жив.
В Ленинграде опытный хирург пришил папе пальцы, и впоследствии папа мог даже писать.
Из госпиталя снова на фронт. Воевал на Синявских болотах, за Ленинград, снова получил ранение. После этого списали папу в нестроевые. Он стал санитаром в блокадном Ленинграде. После снятия блокады воевал в составе Первого Украинского фронта. Дошел до Праги, а затем был отправлен на Восток на войну с Японией.
Вернулся папа домой поздней осенью 1945-го, побывав в ополчении блокадного Ленинграда, получив несколько ранений и проделав долгий путь домой. Но мама не сомневалась, что он придет.
Мария Петровна:
– У нас была хорошая, дружная семья. Жили в двух домах, отец накануне войны построил новый дом. Никакой беды не ждали. Но война изменила все. Отец ушел на фронт, мать осталась одна с тремя детьми на руках.
Немцы, захватившие деревню, выгнали всех из хороших домов. Семью приютила соседка в своей бане, куда ее тоже отселили из дома. Так и жили в ней двумя семьями. В один из дней к нам постучался немецкий солдат, чтобы объявить о том, что всех будут отправлять в Германию. У двоюродной сестры была связь с партизанами, которым передали эту информацию. Прилетевший советский самолет бомбил деревню, но это не спасло местных от угона на работы в Германию.
Страшные картины приезда туда мне не забыть: всех раздели догола и прогнали через «дезинфекционный коридор». Остался в памяти военный завод, на котором работали взрослые, а мы, дети, сдавали кровь, подрабатывали на уборке мусора. Питались практически только тем, что находили на помойках. Жили шесть семей в одной комнате. В лагере прошло три года, пока город не начали бомбить американцы, причем сам лагерь они не трогали.*
Мария Семеновна:
– Война застала меня в Ленинграде. Все, кто постарше был, понимали, что такое война, они плакали, переживали, мы же еще даже в кино какое-то время бегали, пока не закрыли кинотеатр. Многие семьи отправились в эвакуацию, с каждым днем становилось понятно, что эта война не на месяц. Улицы города пустели, начались бомбежки, обстрелы.
Бомбежки были по двенадцать раз на день. Только вернемся из бомбоубежища, а сирена опять начинает выть. Гул от самолетов стоял страшный. Их было столько, что даже солнце заслоняли.
Зима с 41-го на 42-й годы выдалась холодной, морозы начались рано. Паек сократился до минимума. Карточки, документы хранились в мешочках, которые на веревочке вешали на шею. Жизнь становилась невыносимой. Холод брал свое, а топиться было нечем. Волосы ночью примерзали к стене.
За скудным пайком люди стояли в очереди, где эти жалкие граммы хлеба могли вырвать из рук. Покойников, не имея сил, сталкивали по лестничным пролетам парадных.
Наше общежитие находилось в Выборгском районе, недалеко от медицинской академии и завода «Русский дизель». Жизнь продолжалась. Завод даже в такое тяжелое время продолжал работать, давая продукцию для фронта. Недалеко от общежития была булочная, в которой отоваривали карточки. Основной вход был заколочен, осталось только маленькое окошко. Через него и происходил обмен карточки на хлебный паек. Хлебом, пожалуй, этот кусок и не назовешь. Пекли его когда из бумаги, когда из муки с водой. Если самолет с мукой сбивали, то рассыпавшуюся муку собирали вместе с землей, и она тоже шла на хлеб. Но этот маленький кусок давал возможность жить дальше, бороться. Все вещи, более-менее приличные, выменивались на продукты по курсу: костюм из хорошей шерсти — буханка хлеба.
Ленинград после бомбежек горел. На улицах, в домах — повсюду были покойники. По распоряжению городских властей я вместе с другими ходила по домам, проверяя после бомбежек разрушенные квартиры. Никогда не забуду: в одну из таких проверок наткнулись на девочку, сидевшую среди развалин, ее родители погибли. Она сидела и просто молчала. Жутко это все вспоминать.*
* Истории из архива пресс-службы «Олкона».
Фото: Евгений Халдей, Мурманск, 1941.
